Автор привыкает в конце концов к своей публике, точно она разумное существо.
Александр Дюма крадет у прошлого, обогащая настоящее. В искусстве нет шестой заповеди.
Англичане берут в рот дюжину односложных слов, жуют их, глотают их, и выплевывают, — и это называется английским языком.
Англичане рядом с итальянцами все, как один, напоминают статуи с отбитыми кончиками носов.
Ауффенберга я не читал. Полагаю, что он напоминает Арленкура, которого я тоже не читал.
Бог меня простит, это его специальность. перед смертью
Бог простит мне глупости, которые я наговорил про него, как я моим противникам прощаю глупости, которые они писали против меня, хотя духовно они стояли настолько же ниже меня, насколько я стою ниже тебя, о Господи!
В Италии музыка стала нацией. У нас на севере дело обстоит совсем иначе; там музыка стала человеком и зовется Моцартом или Мейербером.
В искусстве форма все, материал ничего не стоит. Штауб берет за фрак, сшитый из собственного сукна, столько же, сколько за фрак, сшитый из сукна заказчика. Он говорит, что требует плату за фасон, материю же дарит.
В пользу высоких качеств республики можно было бы привести то самое доказательство, которое Боккаччо приводит в пользу религии: она держится вопреки своим чиновникам.
В созданиях всех великих поэтов, в сущности, нет второстепенных персонажей, каждое действующее лицо есть на своем месте главный герой.
Все свое состояние я завещаю жене, при условии, что она опять выйдет замуж. Я хочу быть уверен, что хотя бы один мужчина будет оплакивать мою смерть.
Главная цель постановщика оперы — устроить так, чтобы музыка никому не мешала. (Видоизмененный)
Евреи несли Библию сквозь века как свое переносное отечество.
Если мы отдаем некоторое предпочтение Гёте перед Шиллером, то лишь благодаря тому незначительному обстоятельству, что Гёте, ежели бы ему в его творениях потребовалось подробно изобразить такого поэта, был способен сочинить всего Фридриха Шиллера, со всеми его Разбойниками, Пикколомини, Луизами, Мариями и Девами.
Женщина — одновременно яблоко и змея.
За тучными коровами следуют тощие, за тощими — полное отсутствие говядины.
Илиада, Платон, Марафонская битва, Моисей, Венера Медицейская, Страсбургский собор, французская революция, Гегель, пароходы и т.д. — все это отдельные удачные мысли в творческом сне Бога. Но настанет час, и Бог проснется, протрет заспанные глаза, усмехнется — и наш мир растает без следа, да он, пожалуй, и не существовал вовсе.
Каждый человек — это мир, который с ним рождается и с ним умирает; под всякой могильной плитой лежит всемирная история.
Католический поп шествует так, словно небо — его полная собственность; протестантский же, напротив, ходит так, будто небо он взял в аренду.
Когда глаза критика отуманены слезами, его мнение не имеет значения.
Когда уходят герои, на арену выходят клоуны.
Кто любит народ, должен сводить его в баню. (Видоизмененный)
Легко прощать врагов, когда не имеешь достаточно ума, чтобы вредить им, и легко быть целомудренному человеку с прыщеватым носом.
Лессинг говорит: «Если Рафаэлю отрезать руки, он все же останется живописцем». Точно так же мы могли бы сказать: «Если господину** отрезать голову, он все же остался бы живописцем», — он продолжал бы писать и без головы, и никто бы не заметил, что головы у него и вовсе нет.
Любовь — это зубная боль в сердце. (Видоизмененный)
Люди, ничем не примечательные, конечно, правы, проповедуя скромность. Им так легко осуществлять эту добродетель.
Миссия немцев в Париже — уберечь меня от тоски по родине.
Молчание — английский способ беседовать.
Музыка свадебного шествия всегда напоминает мне военный марш перед битвой.
Мы боремся не за человеческие права народа, но за божественные права человека.
Мы, немцы, поклоняемся только девушке, и только её воспевают наши поэты; у французов, наоборот, лишь замужняя женщина является предметом любви как в жизни, так и в искусстве.
Не мы хватаем идею, идея хватает и гонит нас на арену, чтобы мы, как невольники-гладиаторы, сражались за нее. Так бывает со всяким истинным трибуном или апостолом.
Немецкий язык в сущности богат, но в немецкой разговорной речи мы пользуемся только десятой долей этого богатства; таким образом, фактически мы бедны словом.
Французский язык в сущности беден, но французы умеют использовать все, что в нем имеется, в интересах разговорной речи, и поэтому они на деле богаты словом.
Ни у одного народа вера в бессмертие не была так сильна, как у кельтов; у них можно было занимать деньги, с тем что возвратишь их в ином мире.
Нравственность — это разум сердца.
Один поэт сказал: «Первый король был счастливый воин!» Насчет основателей нынешних наших финансовых династий мы можем, пожалуй, прозаически сказать, что первый банкир был счастливый мошенник.
Она выглядит как Венера Милосская: очень старая, без зубов и с белыми пятнышками на желтой коже.
Оскорбивший никогда не простит. Простить может лишь оскорбленный.
Острить и занимать деньги нужно внезапно. (Видоизмененный)
Образование нужно для . . .
Полезный софт